Я никогда не подозревал, что снова возьмусь за свою рукопись, но вот
передо мной лежат разбросанные по столу страницы, и я хочу к ним добавить
еще несколько.
Я буду писать их на новой бумаге, которую я купил в магазине. Просто
пошел в магазин на Конгресс Стрит и купил.
Я думал, что закончил свой рассказ в Шоушенской тюрьме январским днем
1976 года. Сейчас май 1977, и я сижу в маленькой дешевой комнатушке отеля
"Брюстер" в Портленде.
Окно открыто нараспашку, и доносящийся с улицы гул машин кажется мне
очень громким, волнующим, будоражащим сознание. Я постоянно выглядываю в
окно, чтобы убедиться, что на нем действительно нет решетки. Ночью я плохо
сплю, потому что кровать в моем дешевом номере кажется слишком большой и
непривычно роскошной. Я вскакиваю в шесть тридцать каждое утро совершенно
растерянный и испуганный. Мне снятся дурные сны, и постоянно возникает
чувство, что свобода моя вот-вот исчезнет, и это ужасно.
Что со мной случилось? Я был выпущен из тюрьмы. После тридцати восьми
лет подъемов и отбоев по звонку я оказался свободным человеком. Они решили,
что в возрасте пятидесяти восьми лет после долгой тюрьмы я слишком стар и
разбит, и совершенно безопасен для общества.
Я едва не сжег рукопись. Выходящих на свободу заключенных обыскивают
так же тщательно, как новичков, попадающих в тюрьму. А моя рукопись содержит
в себе достаточно взрывоопасных вещей, чтобы стоить мне других шести или
восьми лет заключения. А главное, название города, где находится сейчас Энди
Дюфресн. Мексиканская полиция с удовольствием объединит свои усилия с
американской, и я не хочу, чтобы мое нежелание расставаться с записями,
которым я отдал столько времени и энергии, стоило Энди его свободы.
И вот я вспомнил, каким способом Энди пронес в тюрьму пятьсот долларов,
и вынес свои исписанные листки точно так же. Для перестраховки я тщательно
вымарал название Зихуантанезо и имя Питера Стивенса. Если записи бы даже
обнаружили, я вернулся бы в Шенк еще на некоторое время, но Энди бы никто
найти не смог.
Комитет по освобождению дал мне работу в большом продовольственном
магазине на Спрус Малл в Портленде. Я стал посыльным. Есть только два типа
мальчиков на побегушках, насколько известно: мальчишки и старики. Если вы
делали закупки на Спрус Малл, возможно, я даже относил вашу корзинку к
автомобилю. Но только если это происходило между мартом и апрелем 1977 года,
поскольку именно в этот период я там и работал.
Сперва я думал, что никогда не приспособлюсь к жизни за стенами Шенка.
Я описывал тюрьму как уменьшенную модель общества, но никогда не представлял
себе, как интенсивно развиваются события и как быстро движутся люди в
большом мире. Они даже говорят быстрее. И громче.
Теперь мне приходится проходить период адаптации, и он еще не
закончился. Например, меня смущают женщины. На протяжении сорока лет я успел
забыть, что они тоже являют собой половину рода человеческого. И вот
внезапно я оказался в магазине, переполненном женщинами. Старые леди,
беременные женщины в майках со стрелочками, указывающими на живот и надписью
"беби здесь"... Женщины всех возрастов и форм. Я большую часть времени
находился в легком смущении и ругал себя за это: "Прекрати глазеть по
сторонам, грязный старикашка!"
Другой пример - необходимость отлучиться в туалет или ванную. Когда мне
приходило такое желание (обычно это случалось на двадцать пятой минуте часа
по старой привычке) мне приходилось бороться с непреодолимым желанием
спросить разрешение у босса. Одно дело знать, что я могу обойтись без чьего
либо разрешения на эти вещи в свободном мире. Другое дело - выработавшаяся
за долгие годы привычка доложить о своем уходе ближайшему охраннику:
уклонение от этого правила могло стоить двух дней карцера.
Мой босс меня не любил. Он был молод, лет двадцать шесть или двадцать
семь. Я видел, что вызываю у него отвращение, которое может вызывать
подползающий к вам на брюхе, чтобы его погладили, старый пес. Боже, я и сам
себе был отвратителен. Но ничего не мог с собой поделать. Я хотел сказать
ему: "Вот что делает с человеком жизнь, проведенная в тюрьме. Она превращает
каждого вышестоящего в хозяина, а тебя делает псом. Но там, за решеткой,
когда все вокруг тебя находятся в том же положении, это не имеет большого
значения. А здесь становится заметным". Но я не мог сказать ему этих слов,
да и зачем? Все равно он никогда не поймет меня, как и мой инспектор,
огромный тип с густой рыжей бородой и богатым набором шуток о поляках. Он
встречался со мной минут на пять каждую неделю.
- Остаешься по эту сторону решетки, Ред? - спрашивал он, когда запас
шуток иссякал. Я отвечал утвердительно, и мы расставались до следующей
недели.
Музыка по радио. Когда я попал в Шенк, музыкальный бум только
начинался. Теперь же было множество групп вокруг самых разнообразных
направлений. Казалось, все только и поют, что о страхе. Возможно, это мне
только казалось... Много машин и очень оживленное движение на улицах. Первое
время когда я переходил улицу, то чувствовал себя так, будто жизнь моя висит
на волоске.
Было много всего, чего и не опишешь, но думаю, суть вы уловили. Я начал
было подумывать о возвращении в старый добрый Шенк. Когда вас только
освободили, нет ничего проще. Стыдно признаться, но я намеревался даже
украсть выручку в своем магазине... В общем, что угодно, чтобы попасть
обратно туда, где день регламентирован и все предписано и известно заранее.
Если бы я не был знаком с Энди, я бы так и поступил. Но я вспоминал о
том, как долгие годы этот человек терпеливо пробивал стену тюрьмы, чтобы
выйти на свободу. И мне становилось стыдно. Да, вы можете сказать, что у
него было больше причин, чем у меня, желать освобождения. У него были новые
документы и уйма денег. Но это не совсем так. Он не мог быть уверен, что
документы все еще на месте, а без документов и деньги находились за
пределами досягаемости. Нет, он просто хотел на свободу. И поэтому мое
трусливое желание вернуться в клетку было просто предательством.
Тогда в свободное от работы время я начал ездить в маленький городок
Бакстон. Было начало апреля 1977 года, уже теплело, снег сходил с полей,
бейсбольные команды уехали на север, чтобы открыт новый сезон единственной
богоугодной, по-моему, игры. Когда я отправлялся в эти поездки, в правом
кармане у меня всегда лежал компас.
В Бакстоне есть большой луг. На его северной стороне лежит валун. В
него вставлен камешек, не имеющий отношения к Майнскому лугу. Вулканическое
стекло.
Идиотская идея, скажете вы. Сколько лужаек в маленьком провинциальном
городишке? Сотня? По моему собственному опыту могут сказать, что даже
больше. Стоит еще посчитать те, которые были обработаны после того, как Энди
попал в тюрьму. И если даже найду нужное место, то не факт, что узнаю его.
Потому что кусочек вулканического стекла можно проглядеть. Или Энди мог
забрать его с собой.
Да, я с вами соглашаюсь. Затея глупая и даже опасная для бывшего
заключенного, потому что некоторые из этих лужков обнесены теперь оградой с
табличкой "вход воспрещен". А как я уже говорил, вас всегда рады упрятать
обратно за решетку по любому пустячному поводу. Дурацкая идея... Впрочем, не
более, чем пробивать дырку в стене на протяжении двадцати семи лет. И если
вы перестали быть значимой персоной, человеком, который может все достать, и
стали просто старым мальчиком на побегушках, то замечательно будет завести
себе какое-нибудь хобби. Моим хобби стали поиски камня Энди.
Итак, я ездил в Бакстон и прогуливался о дорогам. Я слышал пение птиц,
наблюдал, как с полей сходит снег, обнажая прошлогоднюю траву и валяющиеся
тут и там обрывки газет, консервные банки, бутылки. Все бутылки непригодны к
возвращению; удивительно расточительным стал этот мир... И конечно, я искал
лужайки. Большинство из них отпадало сразу. Никаких валунов. Или же компас
указывал мне, что валун лежит не на том краю. Я проходил мимо. Эти прогулки
были довольно приятны, я действительно ощущал спокойствие, умиротворенность,
свободу. В одну субботу меня сопровождала какая-то дворняжка, а однажды я
увидел вышедшего из-за деревьев оленя.
Затем наступило двадцать третье апреля, день, который останется в моей
памяти, даже если я проживу еще пятьдесят восемь лет. Была суббота, и я шел
по направлению Олд Смит Роуд, следуя совету мальчишки, рыбачившего на мосту.
Я взял с собой немного бутербродов в коричневом пакете нашего магазина и
позавтракал, сидя на обочине дороги. Потом я встал, аккуратно закопал
пакеты, как учил меня папенька, когда я был не старше этого рыбака, и пошел
дальше. Часа в два дня я увидел слева от себя большой луг. Большой валун
лежал в точности на северной стороне луга. Я пошел к нему, хлюпая по
весенней грязи. Белка внимательно глядела на меня с ветки дуба.
Обойдя валун, я увидел у его основания камешек. Тот самый, ошибки быть
не могло. Черное стекло, гладкое, как шелк. Камешек, не имеющий никакого
отношения к этому лугу. Долгое время я стоял и просто смотрел на него,
чувствуя, что сейчас могу заплакать. Сердце мое бешено билось.
Когда я почувствовал, что немного взял себя в руки, я приблизился к
камню и дотронулся до него. Он был реальный. У меня и в мыслях не было брать
его: я был уверен, что в тайнике уже ничего нет, и спокойно мог бы пойти
домой, так и не обнаружив ничего. И ни в коем случае не стал бы я уносить с
собой - это было бы хуже воровства. Нет, я просто взял его в руки, чтобы
лучше ощутить его реальность, чтобы окончательно понять, что это не
галлюцинация. Долгое время я не двигаясь смотрел на то, что лежало под
камнем. Глаза мои все видели, но мозг был не в состоянии что-либо понять.
Там лежало послание, аккуратно запечатанное в пластиковый пакет для
предохранения от сырости. На нем каллиграфическим почерком было выведено мое
имя. Я взял письмо и вернул на место камень.
"Дорогой Ред. Когда ты читаешь эти строки, ты уже дышишь вольным
воздухом. Так или иначе, ты вышел на свободу. Теперь, возможно, ты запомнил
название города? Мне очень нужен такой человек, как ты, чтобы помочь
наладить мое дело. Пропусти теперь стаканчик виски и обдумай это
предложение. Помни, что надежда - хорошая вещь, возможно, даже лучшая из
всех. Она не умирает. Я буду надеяться, что это письмо найдет тебя, и все
будет хорошо.
Твой друг,
Питер Стивенс."
Я не стал читать письмо прямо на лугу. Меня охватил ужас, и захотелось
немедленно убежать отсюда, пока меня никто не увидел.
Я вернулся в свою комнату и прочитал его там. С кухни доносился запах
дешевых обедов - Бифарони, Нудл Рони... Могу спорить, что все, что сейчас
едят в Америке пожилые люди с ограниченным доходом, оканчивается на "рони".
Я вскрыл пакет и прочитал письмо. Потом уронил голову на руки и
заплакал. К письму были приложены двадцать пятидесятидолларовых чеков.
